Описание картины василия верещагина «под плевной»

Война с войной

Все значительные художники — фигуры противоречивые. Верещагин — не исключение.

С одной стороны, прапорщик, боевой офицер, не раз лично участвовавший в сражениях с оружием в руках и многократно рисковавший жизнью: во время туркестанского похода пуля сорвала с Верещагина шляпу, в другом эпизоде его спасла винтовка, которую он держал в руках — пуля попала прямо в нее.

Перед каждым путешествием на фронт художник писал завещание, прекрасно понимая, что может не вернуться; собственно, так и случилось — Верещагин погиб при взрыве русского военного корабля на японской подводной мине.

С другой стороны, Верещагин сам вполне ясно обозначил задачи и смысл своих произведений в письме Павлу Третьякову: «Передо мной, как перед художником, война, и ее я бью, сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары — это другой вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаху и без пощады».

Василий Верещагин. Отдых пленных. 1878–1879 годы © Brooklyn Museum

Был ли художник хорошим солдатом? В личной храбрости Верещагину не откажешь, но проявлял он ее для того, чтобы собрать побольше материала для своих работ, а не для того, чтобы добиться победы над врагом: «Дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому всё прочувствовать и проделать — участвовать в атаках, штурмах, походах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… нужно не бояться жертвовать своей кровью», — писал он.

Истинной целью участия Верещагина в войнах было разоблачение того глянцевого, парадного образа войны, который жил в голове зрителя того времени.

Именно такой война представлялась ему, зрителю, на картинах знаменитых баталистов, таких, как, например, Богдан Виллевальде, главный специалист по батальной живописи в Академии художеств (кстати, противопоставляя себя академистам, Верещагин даже просил не называть его картины батальными).

Верещагин признается, что сам не был исключением: «Я представлял себе (как и большинство других), что война — это своего рода парад, с музыкой и развевающимися султанами.

Со знаменами и грохотом пушек, с галопирующими конями, с большой пышностью и незначительной опасностью: для обстановки, конечно, несколько умирающих… Но мне пришлось увидеть нечто другое, и это приходится видеть всем, кто попадает на войну».

Это «нечто другое» Верещагин и ставил своей задачей донести до зрителя. Неудивительно, что публика была шокирована зрелищем отрезанных голов, обмороженных трупов, умирающих солдат.

Василий Верещагин. На Шипке все спокойно. 1878–1879 © Private Collection/Getty Images

Нам, привыкшим благодаря кино и литературе последнего столетия к гораздо более натуралистическим изображениям войны, трудно представить эффект, который картины Верещагина оказывали на его современников.

Одна из австрийских газет писала о венской выставке верещагинской Балканской серии: «Военные картины производят более всех впечатления: более всех других созданий оригинального русского живописца они поражают и привлекают к себе каждого.

Кто увидит их вечером (при электрическом освещении), наверное проведет беспокойную ночь: даже во время сна будут его преследовать ужасы войны, как они здесь изображены с поразительной виртуозностью».

Трудно представить, чтобы современный зритель — по крайней мере, взрослый — плохо спал из-за картин Верещагина. Поэтому же ему, этому зрителю, порой трудно считывать пацифизм картин Верещагина. Однако для его современников их антивоенный пафос был очевиден.

Русская печать вполне однозначно трактует первую публичную выставку Туркестанской серии в 1874 году в Петербурге.

Газета «Голос» писала: «Едва ли найдется юноша, который, увидев эти дышащие правдой сюжеты, будет еще восторженно носиться с воинским героизмом и будет себе воображать войну чем-то вроде одних букетов славы, отличий и тому подобного».

А самые консервативные газеты даже обвиняли художника в том, что Туркестанская война изображена глазами туркмен, намекая чуть ли не на предательство Верещагина.

Василий Верещагин. После неудачи. 1868 год © Государственный Русский музей/Getty Images

Эффект, который на зрителей оказывала балканская серия картин, изображающая Русско-турецкую войну 1877-1878 гг., был еще сильнее. По свидетельству одного из современников, перед картиной «Панихида» огромная толпа зрителей стояла молча, опустив головы — как на настоящей панихиде.

Василий Верещагин, «Побежденные. Панихида», 1879. © Государственная Третьяковская галерея

Неудивительно, что высокопоставленные военные в большинстве своем не были поклонниками живописи Верещагина.

Генерал Кауфман, при котором Верещагин состоял во время Туркестанской войны, пришел в бешенство, когда оказался на выставке картин, написанных по мотивам этого похода; великий князь Владимир Александрович, младший брат Александра III, участник Балканской войны и кадровый военный, также открыто выражал неудовольствие популярностью художника. Исключением был генерал Скобелев, освободитель Болгарии, который был верным другом Верещагина до самой своей смерти и остался очень доволен картиной «Скобелев под Шипкой» — и это при том, что ему самому, несмотря на название, на ней отведено довольно скромное место. На первом плане — подробно выписанные трупы и смертельно раненные, а генерал на белом коне со свитой скачет в отдалении, на фоне гор. Уже сама композиция дает понять, кто были главными героями той войны.

Василий Верещагин, «Шипка-Шейново (Скобелев под Шипкой)», 1878-1879 гг. © Государственная Третьяковская галерея

Этот прием — визуальное отделение военачальников от простых солдат — зрители отлично считывали и трактовали вполне однозначно: пот и кровь проливают рядовые, а полководцы лишь издалека наблюдают за происходящим. Их не касается ужасающая телесность, конкретность войны, которую открыл публике Верещагин.

Возможно, самый яркий пример — картина «Царские именины», вызвавшее нешуточное беспокойство при дворе; на ней изображен Александр II и его свита, празднующие царские именины на фоне очередного неудачного штурма русскими войсками Шипки.

На петербургской выставке картину даже пришлось переименовать, чтобы название не подчеркивало и без того слишком резкий контраст между страданиями и смертями солдат и празднующим именины императором.

Балканская серия триумфально объездила все главные европейские столицы и сделала Верещагина знаменитостью. Везде одно и то же: оглушительный успех у публики и недовольство высшего военного командования. Немецкие и австрийские военные были настроены даже решительнее, чем петербургские недоброжелатели художника.

Василий Верещагин. После атаки. Перевязочный пункт под Плевной. 1878–1881 годы © Государственная Третьяковская галерея

Верещагин с удовольствием пишет об успехе венской выставки: «Признаюсь, с удовольствием видел, как все более и более ходит бедно одетого люда и солдат; надеюсь, будет выполнена моя просьба, чтобы в последние дни школы с учителями и солдаты имели даровой впуск». Однако австрийский военный министр отклонил это предложение.

В Берлине дело обернулось еще хуже: прославленный прусский полководец фон Мольтке, осмотрев картины, вообще ввел запрет на посещение выставки военными и школьниками («Вот дураки и идиоты», — прокомментировал это решение Верещагин в письме другу).

Прусский военный атташе в Петербурге даже советовал Александру II приказать сжечь всю серию.

Итак, Верещагин предстает убежденным пацифистом, яростным обличителем войны во всех ее проявлениях. Но, как и любое другое категоричное утверждение о нем, это было бы лишь частью правды. Верещагин — один из самых разносторонних, если не сказать противоречивых, русских художников.

Вслед за антивоенными туркестанской и балканской сериями он создает ряд картин о войне 1812 года. Над этой темой Верещагин работал более десяти лет, прочитав массу литературы и объездив места ключевых сражений.

Свою задачу он формулирует вполне ясно: «Цель у меня была одна — показать в картинах двенадцатого года великий национальный дух русского народа, его самоотверженность и героизм в борьбе с врагом».

Вполне отвечает этой цели картина «Не замай — дай подойти!»: монументальные героические образы, никакого натурализма в изображении войны и ее страданий, даже «несколько декоративный», по выражению А. К. Лебедева, крупнейшего исследователя творчества Верещагина, антураж.

Василий Верещагин, «Не замай! Дай подойти!», 1887-1895 гг. © Государственный Исторический музей

Общего с предыдущими военными полотнами тут разве что развенчивание мифа о гениальных полководцах — в первую очередь, конечно, о Наполеоне. У Верещагина он никогда не предстает вершащим судьбы народов, как того требовал романтизированный образ французского императора. Верещагинский Наполеон — одинокий запутавшийся человек, погруженный в невеселые размышления.

Василий Верещагин. Наполеон в зимнем одеянии. Ок. 1895 года

Вероятно, в художественном отношении Балканская и Туркестанская серии стоят выше, чем цикл, посвященный 1812 году — во всяком случае, именно они принесли Верещагину европейскую славу. При этом факт остается фактом: 15 лет жизни художник, которого называли чуть ли не предателем России, отдал героическому живописному эпосу о подвигах русского народа.

Очевидно, отношение Верещагина к войне было сложным и динамичным. Так или иначе, война оставалась главной темой и главной страстью художника всю его жизнь. Около 1900 г.

почти шестидесятилетний Верещагин пишет: «Теперь и борода моя поседела, и волосы поредели, а я все еще не покончил с войной: призрак войны все еще заставляет меня изображать войну, и если мне хочется писать солнце, то я должен красть время у себя самого, как это делает школьник, когда его тянет на волю, к природе. Но фурия войны снова и снова преследует меня».

Василий Верещагин. 1900-е годы

В конце концов «фурия войны» догнала художника. Последняя для него война — Русско-японская — началась 9 февраля 1904. Уже 28 февраля он прощается в Москве с семьей и отправляется на Дальний Восток. А 13 апреля русский броненосец «Петропавловск» подорвался на японской мине. В числе погибших был и Верещагин.

Источник: https://bm.tretyakovgallery.ru/article/352323931087069252/vojna-s-vojnoj

Верещагин Василий Васильевич (1842 — 1904)

Василий Васильевич Верещагин выделяется среди русских художников второй половины 19-го века своей необычной судьбой и деятельностью. Посмотришь на его картины, и кажется, будто побывал в увлекательном путешествии, узнал много нового и интересного.

Так бывало и раньше на выставках Верещагина, на которых художник показывал не только картины, привезенные из поездок в чужие страны и малознакомые области России, но и богатейшие коллекции одежды, оружия, предметов обихода и народного творчества.

Посетитель его выставок словно попадал в неведомый дотоле Туркестан.

Полы убраны туркестанскими коврами, вдоль стен расставлены предметы обихода, на стенах — оружие, а на картинах и этюдах представлена природа страны, ее люди, архитектура, сценки быта, в которых раскрываются обычаи и нравы, историческое прошлое и настоящее этого края.

В.В.Верещагин родился и провел свое детство в небольшом городе Череповце. Его отец прочил сыну морскую карьеру и отдал учиться в Петербургский морской корпус. Но юного Верещагина мало привлекала военно-морская наука.

Окончив морской корпус, он вышел в отставку, бесповоротно порвав с военно-морской службой. Все свое свободное время Верещагин отдавал искусству.

Он поступил сначала в рисовальную школу Общества поощрения художеств, а потом, в 1860 году, — в Петербургскую Академию художеств, где проучился несколько лет. Однако Академию он не закончил. Подражательное академическое искусство было ему не по душе.

Заканчивал свое художественное образование Верещагин в Париже. Однако, ему хотелось чего-то нового, необычного, и при первой возможности он отправился в путешествие на Кавказ, где стал рисовать»на свободе».

Впоследствии всю жизнь Верещагин следовал правилу — не сидеть на месте, а постоянно знакомиться с жизнью в разных уголках мира, искать новые темы и новые образы. Он побывал в Индии, ездил в Америку, на Кубу, Филиппины и Японию.

Огромный запас жизненных впечатлений послужил основой многогранного и всестороннего творчества Верещагина. Он писал портреты, пейзажи, натюрморты, а главное — стал гениальным мастером батальной живописи.

В этом жанре живописи Верещагин произвел подлинный переворот.

Созданные до него батальные картины создавались по заказу для украшения богатых гостиных и представляли собой эффектные сражения, прослявляшие полководцев и провозносившие войну как героическую эпопею.

Верещагин первый среди художников-баталистов показал, что война — это прежде всего страшные увечья, холод, голод, жестокое отчаяние и смерть. Художник показывал в своих произведениях безжалостную сущность войны, свидетелем которой он был сам. Ему не было равных в русском искусстве по силе изображения страшной правды войны и страстности, с которой он ее развенчивал.

Верещагин сделал батальную живопись не только реалистической, но и совершенно новой по содержанию. Он показывал главным героем войны не полководцев и генералов, а простых солдат, их быт, изображал часто не само сражение, а до или после боя.

Всю свою жизнь проведя в странствиях, простаивая по 12-14 часов за мольбертом, Верещагин так и умер с кистью в руке, делая этюды с натуры на месте боевых действий.

Как только в 1904 году вспыхнула русско-японская война, шестидесятидвухлетний хдожник направился на Дальний Восток. Здесь он писал на броненосце «Петропавловск», который подорвался на японской мине.

Так, за работой, окончилась жизнь замечательного художника.

Источник: http://cvetamira.ru/vereshchagin-vasiliy-vasilevich-1842-1904

Арт-уикенд в Москве: война и мир Василия Верещагина в Новой Третьяковке / Posta-Magazine — интернет журнал о качестве жизни

Подобно ретроспективам Серова и Айвазовского, это очередной выставочный блокбастер, который имеет все шансы повторить их успех.

Залитые солнцем площади и улочки Самарканда XIX века, бухарские солдаты и калмыцкий лама, дервиши в ярких нарядах — открывающая выставку «Туркестанская серия» (1867–1874) захватывает внимание обилием этнографических деталей среднеазиатского быта.

Но стоит перевести взгляд — и навстречу вам бежит смертельно раненный в атаке солдат, а с другой стороны — зловещая груда черепов «Апофеоза войны», центральной картины серии и самого известного полотна Верещагина.

Пирамиды из человеческих черепов в Средней Азии сооружали со времен завоевательных походов эмира Тимура вплоть до середины XIX века. По одной из версий, Верещагин написал картину под впечатлением от рассказа о казни правителем Кашгара европейского путешественника, отрубленная голова которого была водружена на вершину такой пирамиды.

Смысл картины, задуманной художником как «Торжество Тамерлана», в процессе расширился, обретя вневременное звучание. «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим» — значится на ее раме.

Смертельно раненный. 1873

Продолжают тему огромные полотна исторической «Трилогии казней» (1884–1887). Специально к выставке была отреставрирована картина «Казнь заговорщиков в России», которая на протяжении последних сорока лет хранилась в фондах Музея политической истории России.

Само событие, повешение народовольцев-цареубийц Александра II, на картине отступает на второй план, внимание Верещагина сосредоточено на собравшейся на плацу Семеновского полка толпе: ужасает именно сам факт публичного зрелища, в которое превращена казнь.

(Надо сказать, что сам Верещагин, при всей нелюбви к самодержавию, не одобрял террористических методов «Народной воли», но был возмущен жестокостью расправы.

) Однако, несмотря на масштабность полотна, оно не несет эмоциональной силы «Апофеоза войны» — отчасти потому, что толпа изображена со спины, что лишает картину определенного драматичного напряжения.

Казнь заговорщиков в России. 1884-1885

В «Распятии на кресте у римлян», напротив, художник детально прописывает лица в толпе, изображая широкий спектр эмоций: горя, гнева, равнодушного праздного любопытства.

Эта картина из частного собрания впервые экспонируется после продажи на аукционе в Нью-Йорке в 1891 году.

Третье полотно, «Подавление индийского восстания англичанами», на выставке не представлено: его местонахождение остается неизвестным многие годы.

Распятие на кресте у римлян. 1887

Трагические картины Русско-турецкой войны из «Балканской серии» (1877–1881) — вершина творчества Василия Верещагина. Одно из главных ее полотен — «Побежденные.

Панихида» — создано под впечатлением от увиденного на поле боя под Телищем, где были жестоко убиты и изуродованы сотни русских егерей.

Усеянная телами людей земля кажется зачарованным гиблым местом из страшной сказки — только нет той живой воды, которая воскресит людей, попавших в военную мясорубку.

Побежденные. Панихида. 1878-1879

А на картине «Перед атакой. Под Плевной» еще живые, прильнувшие к земле в ожидании боя солдаты при первом, беглом взгляде кажутся грудой поваленных тел — которой многие из них действительно станут через несколько часов, а может, и минут.

Перед атакой. Под Плевной. 1881

Верещагин радикально изменил батальный жанр, который до него был воплощением «казенного патриотизма». Его война — совсем не парадная, не геройская, наполненная болью и страхом.

Также в экспозицию вошли камерные картины «Русской серии» (1888–1894) по впечатлениям от путешествия по Северной Двине, Белому морю и Соловкам, индийский и палестинский циклы.

Моти Масджид («Жемчужная мечеть») в Агре. 1874-1876

Афганец. 1867-1868

Два факира. 1874-1876

Особняком стоит последняя, «Японская серия», созданная в 1903–1904 годах накануне Русско-японской войны, в которой художник и погиб. Импрессионистические этюды еще мирной жизни японцев — это совершенно иной Верещагин: по-восточному созерцательный, лиричный, медитативный.

Но с началом войны — третьей за его насыщенную жизнь — он вновь записывается в действующую армию: его неуспокоенная натура берет верх.

Однако в Японии он не успел написать ни одной батальной картины, погибнув при взрыве флагманского корабля «Петропавловск» в Порт-Артуре 31 марта (13 апреля) 1904 года спустя месяц службы.

Детали Выставка открыта до 15 июля

Новая Третьяковка, ул. Крымский Вал, 10

Источник: http://posta-magazine.ru/culture/vasily-vereshchagin-show

Турецкий гамбит художника Верещагина — Церковь Успения Богородицы

«Турецкий гамбит» Бориса Акунина – один из самых удачных его романов. Но вряд ли кто-то догадывается, что в ее успехе «виновата» еще одна книга, изданная в далеком 1902-м году. Она-то и впрыснула современному мастеру исторического детектива изрядную дозу вдохновения. История от Олеся Бузины.

Давно замечено, что для исторического романа нужно иметь хороший “исходник”. “Петр Первый” Алексея Толстого, как признавался сам автор, возник из чтения пыточных записей московского приказа тайных дел – тогдашней полиции.

На допросе подозреваемые говорили простым понятным языком, совсем не похожим на скучные монографии профессиональных историков. Стиль этих документов привел писателя в восторг и придал его произведению ощущение достоверности.

Многие книги Валентина Пикуля, что он тоже не скрывал, основываются на широко издававшихся до революции многотомных исследованиях Казимира Валишевского – польского историка, писавшего по-французски и обожавшего пикантные подробности. Его работа в парижских архивах не пропала даром, воскреснув под новым соусом в пикулевском “Пером и шпагой”.

В отличие от Пикуля или Толстого, Акунин предпочитает прятать концы в воду, словно посмеиваясь над необразованностью нынешнего массового читателя. Мол, все, что написал, мое. Никаких предшественников не имею. Никто на меня не влиял. А, если влиял, догадайтесь! На то он, детектив, и существует.

В основе “Турецкого гамбита” — события русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. Знают ее у нас не так по книгам, как по картинам Василия Верещагина – самого известного художника-баталиста второй половины XIX века. Полотна “Побежденные”, “Скобелев под Шипкой”, “Башибузуки”, “Перед Плевной” давно стали классикой.

Но мало кто знает, что Верещагин был еще и замечательным писателем. Его документальная книга “На войне” вышла в 1902 году “в память двадцатипятилетия войны за освобождение”, как указано на ее титуле. С тех пор она не переиздавалась, давно став библиографической редкостью.

Но именно она – тайный ключ к разгадке “Турецкого гамбита”.

“Под Плевной”

ПЕРВАЯ ВОЙНА КОРРЕСПОНДЕНТОВ

“Знакомый уже с характером азиатских кампаний, — пишет Верещагин, — я хотел познакомиться и с европейскою войною, в виду чего, приятель мой, бывший генеральный консул в Париже, Кумани, своевременно списался через нашего общего знакомого, барона Остен-Сакена с начальством главной квартиры собранной в Бессарабии армии и мне предложено было состоять при особе главнокомандующего”.

Главнокомандующим был брат самого императора Александра II – великий князь Николай Николаевич. Но проникновение художника, пусть на тот момент и достаточно известного, в столь высокие сферы не должно удивлять.

До того, как стать мастером кисточки, Верещагин учился в Морском корпусе, собираясь стать флотским офицером. Это помогло ему навсегда остаться своим в среде профессиональных военных. Полководцы, как известно, тщеславны. Им хочется иметь рядом кого-то, кто навсегда запечатлел бы их подвиги. А художник из “своих” — военных, да к тому же еще и дворян, подходил для этой цели идеально.

Впрочем, нужно отдать должное и Александру II, и его свите. Они позволяли Верещагину совать нос, куда ему хочется и рисовать все, что угодно. О самодержавии у нас любят рассказывать всякие ужасы.

Между тем, это был режим, уважавший искусство и умевший ценить его. В результате русско-турецкая война оказалась запечатленной на холсте с невероятным для любого времени натурализмом, далеким от всякой парадности.

Такой же натурализм господствует и в воспоминаниях Верещагина.

В “Турецком гамбите” шпион скрывается среди зарубежных корреспондентов, прикомандированных к русской армии. Это пестрое сборище – не выдумка Акунина. Подобную компанию журналюг описывает в книге “На войне” и Верещагин.

Да и его самого частенько принимали за репортера: “Молодой офицер, встретил меня в воротах вопросом, не корреспондент ли я, и когда узнал, что я не корреспондирую в газеты – едва удостоил ответить… Я рассказал потом своему брату об этой погоне его подчиненного за корреспондентами, и он со смехом сознался, что молодой человек, обиженный малым официальным вниманием к их полку, решил разыскать какого-нибудь корреспондента и начинить его сведениями”.

После одного из сражений художника досаждали теми же расспросами: “Совсем охрипшие после боя голоса на разные тона выспрашивали и выкликали: “Г-н корреспондент! Позвольте узнать: ведь вы корреспондент?!” И тут разочарование было велико, когда оказалось, что я не занимаюсь тем делом, за которое иногда очень строго осуждают, а иногда очень нежно ласкают, смотря по надобности”.

“Два Ястреба (башибузуки)”

Журналисты играли в той войне роль, даже большую, чем в романе. В “Турецком гамбите” есть британский корреспондент по фамилии Маклафлин.

Это он всячески опекает Варю и рассказывает ей о неудаче русской атаки под Плевной: “Нет, в центре турки устояли”… В реальности у этого героя был прототип, описанный в книге Верещагина, — американский журналист Мак-Гахан, посылавший корреспонденции для “Дейли Ньюс”.

Он настолько талантливо рассказывал в своих статьях о резне турками мирного болгарского населения, что послужил одной из причин, которая заставила Александра II вступиться за братьев-славян и объявить войну Турции.

“Случайно я натолкнулся, — пишет Верещагин, – на известного американского корреспондента газеты “Daily News” Мак-Гахана, одного из непосредственных виновников войны за болгар, притеснения и резню которых он так трогательно и живо описал в свое время… Старик Скобелев называл этого корреспондента, как и всех других, “проходимцем”, но мне он и тогда, и после казался скромным, правдивым человеком и хорошим товарищем. Мак-Гахан, бесспорно, симпатизировал русским, в отличие почти от всех других писавших в иностранные газеты… Очень немногие знали, что Мак-Гахан женат на русской, Елагиной, из Тулы, и сам он старательно скрывал это обстоятельство, дабы не подрывать в Европе и Америке веры в свои сообщения”.

Другой прототип Маклафлена – американский военный атташе или, как тогда говорили, “агент” капитан Грин. Именно он побудил Александра II прекратить кровавый штурм Плевны своими неправильными сведениями.

Этот эпизод тоже есть в мемуарах Верещагина: “Около 6 часов из сплошного дыма выделилась фигура всадника в шляпе с широкими полями, в какой-то полувоенной форме; в ней узнали американского военного агента, капитана Грина, возвращавшегося с наших позиций.

Государь тот час же послал попросить его к себе и стал расспрашивать. Я стоял близко и слышал, как Грин рассказывал, что все атаки отбиты и штурм со всех сторон не удался”.

От Грина Маклафлину из “Гамбита” достался еще и гардеробчик – тот самый полувоенный костюм и широкополая шляпа. А от Мак-Гахана – коляска, в которой он путешествует со всеми удобствами.

Осада Плевны у Акунина – в значительной степени мифологизирована. Ее неуспех объясняется талантливыми действиями турецкого разведчика Анвар-эфенди, путающего все планы русского командования.

В реальности такой суперагент был не нужен. Его роль замечательно играла обычная славянская бестолковщина и разгильдяйство.

Никто так не поспособствовал затягиванию войны и гигантским потерям, как сами русские генералы во главе с царем.

“Побежденные”. Эта картина Верещагина один к одному перенесена в “Турецкий гамбит”

В снятом по “Турецкому гамбиту” фильме есть эпизод массового отпевания погибших солдат после неудачной атаки. В романе и кинокартине под расстрел их заманил неуловимый Анвар-эфенди. На самом деле, видеоряд кинокартины почти один к одному взят из полотна Верещагина “Побежденные. Панихида по убитым”.

Эта иллюстрация результатов подлинной лобовой атаки гвардейских егерей под Телишем.

Верещагин не только написал на эту тему картину, но и оставил соответствующие описания в книге “На войне”: “Только подойдя совсем близко, я разобрал по ком совершалась панихида: в траве виднелось несколько голов наших солдат, очевидно, отрезанных турками; они валялись в беспорядке, загрязненные, но еще с зиявшими отрезами на шеях…Батюшка и причетник обратили мое внимание на множество маленьких бугорков, разбросанных кругом нас; из каждого торчали головы, руки и чаще всего ноги, около которых тут и там возились голодные собаки, а по ночам, вероятно, работами и волки с шакалами. Видно было, что тела были наскоро забросаны землей…

Когда на другой день я снова приехал на это печальное место, процедура откапывания и сноса тел подходила к концу. На огромном пространстве лежали гвардейцы, тесно друг подле дружки; высокий, красивый народ, молодец к молодцу, все обобранные, голые, порозовевшие и посиневшие за эти несколько дней.

Впереди лежавшие были хорошо видны, следующие закрывались, более или менее, стеблями травы, а дальше почти совсем не видно было из-за нее, так что получалось впечатление, как будто все громадное пространство до самого горизонта было услано трупами.

Я написал потом картину этой панихиды, каюсь, в значительно смягченных красках, и чего-чего не переслышал за нее! И шарлатанство это, и самооплевывание, и историческая неправда!”

“Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой”

После таких атак, генералы сообразили, что действовать нужно не старомодным героизмом, а обычным артобстрелом. Следующий редут сдался после бомбардировки из пушек. Зрелища не было никакого. Пехота в бою не участвовала вообще. Зато турки, ошеломленные потерями, безропотно подняли руки.

Но образ Анвар-эфенди, скорее всего, подсказан еще одной картиной Верещагина – “Шпион” и описанием эпизода задержания турецкого лазутчика в книге “На войне”. Правда, там в этой роли фигурирует австрийский аристократ.

“НА ВОЙНЕ” — КРУЧЕ, ЧЕМ У АКУНИНА

“После удачи”

Не преуменьшая достоинств “Турецкого гамбита”, замечу, что воспоминания самого Верещагина произвели на меня куда более сильное впечатление. Чувствуется, что их писал очевидец. Причем, очевидец честный.

Скажем, в романе есть только одна отрезанная голова – та, что болтается у седла башибузука на первых страницах и пугает наивную барышню Варю. А “На войне” предоставляет, такое изобилие отстриженных голов, что собственная голова идет кругом.

Верещагин подробно описывает привычку турок отрезать попавшим в плен раненым половые органы – таких трупов он вдоволь насмотрелся. А двух албанцев, “вырезавших младенцев из утроб” матерей-болгарок, он сам просил генерала Струкова повесить. Отчасти, во имя справедливости.

А отчасти из художественного любопытства: “Что это вы, Василий Васильевич, сделались таким кровожадным? – заметил Струков. – Я не знал этого за вами”. Тогда я признался, что еще не видал повешения и очень интересуюсь процедурою, которая, конечно, будет совершена над этими разбойниками. Мне в голову не приходило, чтобы их можно было “простить”.

Я считал, что дело в шляпе, то есть, что до выхода нашего из Адрианополя я еще увижу эту экзекуцию и после передам ее на полотне. Не тут-то было: незадолго перед уходом, найдя обоих приятелей все в том же незавидном положении и осведомившись: “Разве их не будут казнить?”, я получил ответ: “Нет”.

Генерал Струков заявил, что “не любит расстреливать и вешать в военное время, и не возьмет этих двух молодцов на свою совесть”.

“После неудачи”

Вот из-за таких эпизодов книгу Верещагина и боятся переиздавать. Ведь ему прочно навязали имидж “художника-гуманиста”, хотя он был, прежде всего, реалистом в прямом значении этого слова.

Он не забывает упомянуть, что освобождаемое население частенько жаловалось на освободителей: “Там казак стянул гуся, там зарезали и съели барана так ловко, что ни шкуры, ни костей нельзя было доискаться; бывали даже жалобы, хоть и редко, на то, что казак “бабу тронул”.

Или, как вам понравится замечательный эпизод, когда православные воины присели по нужде “орлами” прямо в мечети, загадив ее? Конечно, грубовато. Но, что поделать, если так было. По крайней мере, отрезать туркам то, что у них было только обрезанным, у наших предков (а среди участников той войны почти половину составляли украинцы) рука не поднималась.

 Олесь Бузина, 28 марта 2008 года

На анонсе: В. Верещагин. “Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой”  (Фрагмент)

Источник

Источник: http://klin-demianovo.ru/http:/klin-demianovo.ru/analitika/118410/turetskiy-gambit-hudozhnika-vereshhagina/

Василий Верещагин: картины, биография. Живопись батального жанра

Апофеоз войны. 1871

Василий Васильевич Верещагин (1842-1904) – выдающийся русский художник-баталист, ещё при жизни получивший мировую известность.

Василий Верещагин был автором циклов картин, правдиво и с глубоким драматизмом отображавших войны, которые вела Россия, запечатлел жестокие будни войны, тяжесть и героику ратного дела.

Василий Верещагин создал картины батального цикла на темы Отечественной войны 1812, Туркестанской кампании и войны на Балканах. В сотнях жанровых, пейзажных картин Верещагин отразил свои впечатления о путешествиях по странам Востока.

Много путешествуя, художник освоил жанр документально-этнографической живописи.

Биография Василия Верещагина и особенности творчества

Василий Верещагин — один из тex, сравнительно немногих русских художников второй половины 19 века, которые еще при жизни добились мировой известности. Его выставки неоднократно устраивались в Западной Европе и Аме­рике.

Только за последние десять лет жизни у него было более тридцати персональных выставок, из них половина за гра­ницей. Нередко его выставки запрещали, часто они сопровож­дались скандалами, в прессе Верещагина то ругали, то назы­вали гением.

И русская провинция, и европейские столицы равно интересовались его творчеством.

Верещагин внимательнее других русских художников отно­сился к экспонированию своих картин, внеся в эту область много нового: на его выставках рядом с картинами могли быть показаны экзотические предметы быта и оружие, коллекции минералов и чучела животных, звучала музыка — рояль, ор­ган, фисгармония.

Действительно, подлинной средой бытова­ния его картин были, пожалуй, именно выставки, хотя, ко­нечно, они попадали позднее в музейные собрания. Но не кол­лекция любителя художеств, не стены богатого салона, как то могло быть в 18 — начале 19 века, были их истинным при­станищем, а публичное обозрение, встреча с большим коли­чеством зрителей, активное воздействие на умы и сердца «масс».

Важнейшая черта живописи 19 века — стремление к актуальности сюжета, к публицистической заостренности по­зиции художника — проявилась у Верещагина чуть ли не з крайней своей форме. Злободневность сюжета была для него одним из главных критериев творчества.

Свою задачу худож­ник видел в демонстрации различных негативных явлений в жизни человечества, мешающих прогрессу: ужасов войны, несправедливостей, отживших нравов. Художественная полноценность картины необходима, таким образом, для пол­ноценности свидетельства, заключенного в ней, но само твор­чество подчиняется необходимости, выходящей уже за рамки собственно искусства.

Стремление превзойти чисто художест­венные задачи — также существенная черта русского искус­ства этого времени. И в этом, как и в просветительском пафосе своего творчества, Верещагин — характернейшая фигура русской живописи второй половины 19 века.

Однако Верещагин остался в русском искусстве фигурой, стоящей особняком — прежде всего из-за того, что он так и не примкнул к передвижникам.

Свой отказ он неоднократно мо­тивировал тем, что картины его должны «что-либо сказать», другие же полотна только отвлекут от них внимание, «…

я вы­работал свою технику, имею сказать много интересного и при­учил общество к тому, что в картинах моих нет лжи и фаль­ши; смотреть меня всегда пойдут — зачем же мне компа­ния?» — не без гордости писал он В. В.Стасову.

Биография Верещагина с ее событийной стороны довольно живописна. Он родился в небогатой помещичьей семье, окон­чил, по настоянию родителей, петербургский Морской кадет­ский корпус.

Не испытывая желания стать офицером, Вере­щагин, будучи с детства человеком чрезвычайно целеустрем­ленным и самолюбивым, оканчивает корпус первым учени­ком, несмотря на го что с это время уже серьезно занимается рисованием.

Подав в отставку, он в течение трех лет учится з Академии художеств, но затем бросает ее, отмечая этот факт сожжением одобренного начальством картона на тему из ан­тичной мифологии. В дальнейшем Верещагин еше не раз будет сжигать свои произведения — это станет для него одной нз форм протеста.

, отстаивания своего права на самостоятель­ность. Бросив Академию. Художник отправляется на Кавказ. где заполняет акварелями и рисунками три толстых альбома, затем в Париж. Там он три года занимается в академии Жерома. К концу шестидесятых годов он ужа вполне сформиро­вавшийся художник.

Верещагин много путешествовал, участвовал во многих войнах, судьба его почти авантюрна. «Дать обществу картины настоящей, неподдельной войны.

— нельзя, глядя на сраже­ние в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому все про­чувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, по­бедах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом, иначе картины будут «не то», — писал художник.

Впервые в военных действиях он участвовал в 1867 — 70 годах, когда в качестве вольноопределяющегося был прикомандирован к русской армии, стоящей на русско-китайской границе в Тур кестане.

Участвуя в боях, Верещагин проявлял необычайную смелость и решительность, «на всех вылазках был впереди», как сообщают, современники, часто бывал на волосок от смер­ти.

Известен эпизод, когда он в одиночку, с саблей и револь­вером в руках, отбился от целого отряда степняков, что впо­следствии нашло отражение в картинах «Нападают врасплох» и «Окружили — преследуют». Несмотря на резкую критику, которой Верещагин публично подверг своего начальника — генерала (что в условиях военных действий могло стоить ему жизни), он был награжден Георгиевским крестом за личное мужество — и это была единственная награда, от которой он не отказался за всю жизнь.

По туркестанским впечатлениям, уже позднее, в годы пре­бывания в Мюнхене, Верещагин создал серию картин. Наряду с ними существуют и этюды, отличающиеся почти той же мерой законченности. Для Верещагина характерна работа се­риями, каждая из которых представлялась ему в виде некоей «эпической поэмы».

Картины часто создавались им как пар­ные — «После удачи (Победители)» и «После неудачи (По­бежденные)», «У крепостной стены. Пусть войдут» и «У кре­постной стены. Вошли».

Все это меняло традиционные пред­ставления о картине, как и то, что полотна Верещагина часто сопровождались надписями на раме, разъясняющими и ком­ментирующими содержание картины. Так, центральная вещь туркестанской серии — «Апофеоз войны» (1871) — наделе­на текстом: «Посвящается всем великим завоевателям, про­шедшим, настоящим и будущим».

Это придает картине пафос, выходящий за рамки описания конкретного исторического факта (первоначально картина должна была называться «Апофеоз Тамерлана») и превращающий ее в аллегорическое обвинение войне вообще.

Борьба средствами искусства с «ужасным призраком вой­ны» мыслилась Верещагиным как главная задача творчества. Им была совершена подлинная революция в издавна сущест­вовавшем батальном жанре живописи.

Прежде это были тор­жественные сцены побед, триумфы полководцев, апофеозы героев; эпоха наполеоновских войн еще больше усилила в ис­кусстве мифологизацию геройского подвига, известную ро­мантизацию войны. Но во второй половине 19 века и сами вой­ны, и взгляд на них изменились — и одним из первых зафик­сировал это изменение Верещагин.

Не событие триумфа, ото­двигаемое часто на второй план, интересует его, но трагиче­ская цена победы, грязные и бессмысленные подробности вой­ны, варварские зверства, преступное безразличие начальст­ва, становящееся причиной гибели сотен людей. Верещагин разоблачает миф о войне вообще — но и вполне конкретную ложь о тех или иных военных кампаниях, которые он наблю­дал своими глазами.

Отсюда многочисленные запреты на его картины. Такой скандальной атмосферой оказались овеяны наиболее сильные и резкие в своей правдивости произведе­ния — «Забытый» (1871), «Панихида по убитым» (1877 — 79), «На Шипке все спокойно!» (1878—79) и другие.

Верещагин, по его словам, стремился писать не «празднич­ные» картины войны, но войну «как она есть». Отсюда, при всей запрограммированности его картин на экспрессивную, гневную реакцию зрителя, подчеркнутая бесстрастность его «речи», ставившая иногда в тупик даже его восторженных почитателей, одним из которых был Стасов.

Его удивило жела­ние Верещагина ввести в серию картин, посвященную «исто­рии заграбастания Индии англичанами», полотно с изобра­жением принца Уэльского, которого Стасов считал сугубо от­рицательной фигурой; однако для документалиста Вереща­гина это было совершенно необходимо.

«Тенденция» в его твор­честве должна была сочетаться с объективностью художест­венного языка, с максимальной точностью и документаль­ностью. Отсюда тяга Верещагина к фотографически передан­ным подробностям, к достоверности «вида», что заметно также и в его пейзажных работах («Мавзолей Тадж-Махал в Агре», 1874—76).

Внимание к иллюзии, свойственное Верещагину, заставляло его больше заботиться о «выполнении» картины, чем это было свойственно рядовым передвижникам того вре­мени, отсюда высокая техническая грамотность его живописи и исключительно хорошая ее сохранность.

В последние годы жизни художник совершил путешествия на Филиппины, на Кубу; но последней увиденной им страной стала Япония. 31 марта 1904 года он погиб при взрыве броне­носца «Петропавловск», натолкнувшегося на японскую мину у Порт-Артура, погиб вместе с семьюстами матросами и офи­церами и в их числе — адмиралом С.О.Макаровым. Худож­ник разделил судьбу своих героев.

Статья  Е.Деготь ­ из книги «Художественный календарь 100 памятных дат», М., 1992 г.

Галерея картин Верещагина

Источник: http://www.artcontext.info/pictures-of-great-artists/55-2010-12-14-08-01-06/682-vereschagin.html