Пророков Борис Иванович (1911–1972)
Советский художник-график; карикатурист, мастер сатиры, плакатист, скульптор. Член Союза художников СССР. Член-корреспондент Академии художеств СССР (1954). Лауреат Ленинской (1961) и двух Сталинских премий третьей степени (1950, 1952). Заслуженный деятель искусств РСФСР (1955). Народный художник РСФСР (1963). Народный художник СССР (1971).
Борис Иванович Пророков родился в Иваново-Вознесенске в семье рабочего. Во многом мировосприятие будущего художника сформировалось в творческой атмосфере родительского дома.
Его отец работал колористом на ситценабивной фабрике, был музыкантом-любителем, играл на скрипке и альте. Мать была выпускницей Московской консерватории, обладала замечательным голосом.
Все дети в семье играли на музыкальных инструментах, и в доме Пророковых проводились дружеские музыкальные вечера.
Борис Пророков вошёл в советское искусство как художественный корреспондент («художкор») «Комсомольской правды», он обратился к политической сатире на международные темы, выполнив тематические рисунки, получил за них первую премию на конкурсе 1929 года. Затем учился в московском Вхутемасе-Вхутеине, у П. Я. Павлинова и Д. С. Моора. Институт окончил в 1931 году. В 1930-е годы служил в РККА.
Начало художественной деятельности Бориса Пророкова совпало со временем зарождения фашизма в Европе. Молодой художник активно сотрудничал с журналами «Смена» (1929–1937) и «Крокодил» (с 1938). В 1939 году он создаёт новые политические карикатуры и первую программную работу в жанре изобразительной публицистики – ставший хрестоматийным рисунок-плакат «Фашизм – враг культуры».
Участник Великой Отечественной войны с 1941 года. Служил художником Главного управления политической пропаганды Военно-морского флота на Балтийском, затем Черноморском, опять Балтийском и, наконец, Тихоокеанском флотах.
Создавал рисунки для фронтовой печати (журналов «Балтийский прожектор», «Героический поход», «Красный Гангут», «Полундра») и листовки, которые сбрасывались с самолётов над вражеской территорией. Прошел по дорогам войны от Финляндии, Прибалтики, Новороссийска, Берлина до Дальнего Востока.
Участвовал в боях за Новороссийск (на «Малой земле») и в героической обороне полуострова Ханко. В 1944 году был тяжело контужен (страдал потом от головных болей всю жизнь).
Борис Пророков был награждён многочисленными государственными наградами; орденами Красной Звезды (1944) и Трудового Красного Знамени, медалью «За боевые заслуги» (1942).
Награжден орденом Трудового Красного Знамени, золотой медалью «Борец за мир», бронзовой медалью Международной выставки в Брюсселе, медалями «За оборону Кавказа», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией», «За победу над Японией».
В 1950–1960-е – создает девятнадцать серий станковой графики, три из которых принесли ему всемирную известность: «В Европе американцы» (1952), «Это не должно повториться» (1958–59) и «Сыну» (1969–70).
Много работал тушью, нередко прибегая к смешанной технике. Его послевоенные работы, отличаются лаконичной манерой и особой выразительностью контрастного рисунка.
Борис Пророков автор жёстких политических графических серий: «В гоминдановском Китае» (1945–1947), «Вот она, Америка!» (1948), «За мир!» (1950), «Маяковский об Америке» (1951–1954).
Особую известность получили лист «Танки Трумена на дно!» (1950), популярный на антиамериканских манифестациях по всему миру. Впечатляющей эмоциональности и, в то же время, артистизма Пророков достиг в цикле «Это не должно повториться!» (1958–1959).
Изредка, занимался плакатами, как правило, политическими – антифашистскими и антиамериканскими, многие из них стали классикой советского агитационного плаката: «Единый антифашистский фронт победит!» (1938), «Фашизм – враг культуры» (1939), «Танки Трумена на дно!» (1950), «Статуя Свободы» (1951). В 1962 году рисунок «Танки Трумена на дно!» («Танки агрессора на дно!») был изображен на почтовой марке СССР.
В историческом центре города Иваново именем художника названа улица, на которой в 1980 году был открыт дом-музей Бориса Ивановича Пророкова, он расположен в деревянном одноэтажном доме, где его семья жила с 1927 по 1949 годы.
Графические и тиражные работы художника находятся в Государственной Третьяковской галерее, Русском музее, Воронежском областном музее изобразительных искусств, Доме-музее Пророкова. Плакаты Б. И. Пророкова хранятся в собрании Российской государственной библиотеки, Мемориальном музее немецких антифашистов (ММНА) в Красногорскев, частных российских и зарубежных коллекциях.
Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
Источник: http://tramvaiiskusstv.ru/plakat/spisok-khudozhnikov/item/569-prorokov-boris-ivanovich-1911-1972.html
«Это не должно повториться!» — советский художник Борис Пророков
Открытки выпущены издательством «Советский художник». Оно существует и по сей день, только теперь называется «Галарт».
«Мать»
Рисунок «Мать» вынесен на обложку и отдельную открытку.
Образ зародился во время обстрела военно-морской базы Ханко. Из письма Пророкова поэту Дудину: «…помнишь ли ты машинистку из редакции «Красного Гангута»? Муж ее был переведен на другой фронт, известий от него не было.
Он был, кажется, летчик… Ночью, когда начинали рваться снаряды на нашей площади, среди грохота разрывов вдруг слышался тоненький детский плач.
Я все думаю об этой тихой, почти безмолвной женщине, даровавшей жизнь человеку среди кромешного ада войны…».
«Проклятье палачам!»
Выпущенная их горящего барака женщина проклинает своих палачей.
Рисунок связан с одним из тяжелейших воспоминаний — освобождением концлагеря «Клоога» в Эстонии. Когда советская армия подступала, немецкое командование приказало убить узников. Людей расстреливали и заживо сжигали. Пророков с ужасом вспоминает костры из человеческих тел и людей, запертых в подожжённых бараках. «Проклятье палачам!» — крик женщины, освобожденной из горящей постройки.
«За колючей проволокой»
Узница концлагеря разбивает киркой колючую проволоку.
Советская армия шла по пятам отступающих фашистов в Эстонии, и Пророков видел, как женщины срывали с забора концлагеря колючую проволоку. Это казалось ему символичным.
«В руинах»
Бредущая по руинам осиротевшая девочка.
В годы войны детям пришлось особенно тяжело. Художник часто встречал на фронте детей, рано повзрослевших, лишенных родителей и дома.
«Изуверство»
Женщина, замученная и убитая фашистами.
«Голод»
Обессилевшая от голода ленинградка прислонилась к чугунной решетке.
«Налёт»
Беззащитная девочка в страхе прикрывает голову руками.
Борис Пророков вспоминал: «Лицо одной девочки поразило меня при налёте на Северном Кавказе, в Геленджике. Наверное, я никогда не сумею передать это выражение её глаз, словно вобравших в себя вселенную, объятую грохотом и огнём…»
«Тревога»
Раздался оглушительный вой сирен. Мать, закутав ребенка в платок, бежит в безопасное место.
«У Бабьего Яра»
Бабий Яр — место массовых зверских казней. В основу рисунка легли воспоминания Пророкова, видевшего, как стояли у закопанных рвов матери, вдовы и невесты.
«Помнить Хиросиму!»
Молодая японка обречена на мучительную смерть от лучевой болезни.
Открытка является исключением из общей серии, так как Пророков не видел жертв бомбардировки Хиросимы. Однако художник включил ее в общую серию, чтобы люди помнили трагедию Хиросимы и не совершали ошибок прошлого.
Набор открыток продаётся по очень низкой цене. Я его купила на озоне за 65 р. Однако не спешите приобретать его для посткроссинга.
Открытки имеют весьма специфическую тематику, и, как мне кажется, не многие ее коллекционируют. Кроме того, они выполнены из тонкого картона и могут потрепаться во время почтового путешествия.
Им нужен конверт. Многие посткроссеры не любят получать открытки в конвертах.
Набор будет интересен тем, кто собирает военный, поствоенный арт и увлекается творчеством пропагандистов.
Источник: https://welovecards.ru/posts/eto_ne_dolzhno_povtoritsya
Мать в живописи
Адольф Вильям Бугро.
«Материнское счастье».
1869.
Частная коллекция.
Адольф Вильям Бугро.
«Молодая мать с ребёнком».
1871.
Музей Метрополитен, Нью-Йорк.
Адольф Вильям Бугро.
«Молодая мать, наблюдающая за спящим ребёнком».
1871.
Частная коллекция.
Адольф Вильям Бугро.
«Счастье материнства».
1878.
Частная коллекция.
Адольф Вильям Бугро.
«Родина-Мать».
1883.
Частная коллекция.
Адольф Вильям Бугро.
«Мать с ребёнком».
1887.
Частная коллекция.
Александр Александрович Дейнека.
«Мать».
1932.
Александр Максович Шилов.
«В келье (Матушка Паисия). Пюхтицкий монастырь».
1988.
Мать:
1. Женщина по отношению к рождённым ею детям.
Сын растерянно гладил руку матери и молчал. (М. Горький. Жизнь Клима Самгина.)
2. Самка по отношению к своим детёнышам.
По ночам выносят их [ягнят и козлят] к матерям. (Шолохов. Поднятая целина.)
3. Обращение к лицу женского пола.
Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу. – Что ты, мать моя! глуха, что ли! – закричала графиня. (Пушкин. Пиковая дама.)
4. Название монахини, а также жены духовного лица (священника, дьякона), обычно присоединяемое к имени или званию.
Сама мать Пульхерия, московская игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей посылали. (Мельников-Печерский. В лесах.)
В чём (или как) мать родила – без одежды, голый.
«Словарь русского языка. Москва», «Русский язык». 1982 год.
* * *
Альбрехт Альтдорфер.
«Христос прощается со своей матерью».
1520.
Национальная галерея, Лондон.
Когда человека внезапно настигает беда, его родные и близкие часто получают некий сигнал о несчастье. При этом падают картины, лопается посуда, останавливаются часы, возникают видения, появляются двойники гибнущего человека.
Когда один мальчишка, оставленный на попечение бабушки, стал тонуть на речке, его мать, находясь за тысячи километров, чётко увидела своего ребёнка, отчаянно бултыхавшегося в воде. Его выловили, и было решено ничего не сообщать матери, чтобы зря ее не беспокоить.
Но мать приехала, рассказала все детали приключения, показала место, где мальчик чуть не утонул. Этот и множество других подобных ему случаев описаны в книге Л. Васильевой «Внушение на расстоянии».
Анатолий Строжков. «Живых существ таинственная связь». «За семью печатями» №7 2005 год.
* * *
Василий Васильевич Верещагин.
«Письмо на родину (Письмо к матери)».
1901.
Мать называли мамой, матушкой, мамушкой, маменькой, мамкой, родительницей.
Василий Белов. «Лад». Москва, «Молодая гвардия». 1982 год.
* * *
Василий Григорьевич Перов.
«Мать с больным ребенком».
1878.
Василий Иванович Суриков.
«Саломея приносит голову Иоанна Крестителя своей матери Иродиаде».
1872.
Владимир Егорович Маковский.
«Две матери. Мать приемная и родная».
1906.
Самарский областной художественный музей, Самара.
Владимир Егорович Маковский.
«Мать и дочь».
1886.
Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Гравюра И.М. Бернигерота.
«Иоганна Елизавета, княгиня Ангальт-Цербстская, урожденная принцесса Голштейн-Готторпская, мать императрицы Екатерины II».
Середина XVIII века.
«Иоганна Елизавета, княгиня Ангальт-Цербстская, урожденная принцесса Голштейн-Готторпская, мать императрицы Екатерины II».
1870-е.
Дмитрий Стахиевич Моор.
«Родина-мать зовёт».
1941.
Елизавета Меркурьевна Бём (Эндаурова).
«Смотрят грустно так и кротко Голубые глазки. Не забыла, знать, сиротка Материнской ласки!»
Иван Акимович Акимов.
«Великий князь Святослав, целующий мать и детей своих по возвращении с Дуная в Киев».
1773.
Иван Силыч Горюшкин-Сорокопудов.
«Мать с ребёнком».
1915.
Карл Павлович Брюллов.
«Мать, просыпающаяся от плача ребенка».
1831.
Карл Штейбен.
«Пётр Великий, спасаемый матерью от ярости стрельцов».
Кузьма Сергеевич Петров-Водкин.
«Мать».
1913.
Кузьма Сергеевич Петров-Водкин.
«Мать».
1919.
Рисунок для журнала «Пламя».
Леонардо да Винчи.
«Плод в чреве матери».
Лоуренс Альма-Тадема.
«Кормящая мать».
М. Савицкий.
«Женщины-матери».
Фрагмент росписи «Отечественная война. 1944 год».
Неизвестный художник.
«Женский портрет (Предполагаемый портрет матери поэта М. Ю. Лермонтова)».
Николай Константинович Рерих.
«Матерь мира».
1930.
Николай Неврев.
«Пётр I в иноземном наряде перед матерью своей царицей Натальей, патриархом Андрианом и учителем Зотовым».
1903.
Нисикава Сукэнобу.
«Мать и сын».
Между 1716 и 1742.
Нисикава Сукэнобу.
«Мать учит свою дочь писать».
Фердинанд Георг Вальдмюллер.
«Портрет матери капитана фон Штирль-Хольцмайстер».
Фредерик Лейтон.
«Мать и дитя».
МАТЬ
ЖИВОПИСЬ. АЛФАВИТНЫЙ КАТАЛОГ.
Источник: http://aria-art.ru/0/M/Mat%27/1.html
Константин Подыма — Нам подниматься первыми
В маленьком зале института кинематографии смотрел я необычный фильм, совсем короткий, каких-нибудь пять-шесть минут длился.
На экране был человек, о котором я так много слышал. Жизнь которого — подвиг. Подвиг мужества, силы духа.
Художник Борис Иванович Пророков… Ты, наверное, видел его рисунки. Он был художником-публицистом и откликался на самое злободневное, яростно клеймил врагов мира, гневно проклинал черные силы, поднимающие голову на нашей планете.
Всмотрись еще раз в его серию «Это не должно повториться!». Боль Хиросимы, ужас Бабьего яра, проклятие убийцам эти листы рисунков, обожженные, опаленные войной.
Он тоже воевал. Воевал всю жизнь. И тогда, когда по заданию политуправления Черноморского флота ходил на катере на Малую землю, и через много лет после войны.
Тяжелая контузия приковала Пророкова к постели. Врачи запрещали ему рисовать, запрещали думать и говорить о войне.
А он — не мог. Он должен был сказать свое слово о прошедшем. Он должен был работать! Несмотря ни на что!
Его верный друг и жена Софья Александровна, искусствовед по профессии, прекрасно понимала, что для художника отказ от работы равнозначен смерти. И она устроила хитроумное приспособление над кроватью Бориса Ивановича, чтобы он, не вставая, мог работать и, самое главное, не опускать голову вниз (так его могла подстеречь болезнь). Жена оберегала его от всего, что могло бы нарушить покой.
Я знал о запрете, но желание сделать фильм о таком человеке было слишком велико. Тогда-то я рассказал о Пророкове студенту-режиссеру Джангиру Зейналову.
И он сразу загорелся идеей. Тут же позвонил Софье Александровне и… получил вежливый отказ.
— Борис Иванович болен. Позвоните месяца через два.
Но и через два месяца дело не продвинулось.
— Мы стараемся не волновать Бориса Ивановича ничем, — сказала Софья Александровна Джангиру.
— Новых людей не приглашаем. Для него каждый новый человек очень радостен и интересен. А-потом ему становится плохо. Вам же — снимать…
— Когда вам еще позвонить? — спросил он.
— Может, Борису Ивановичу станет лучше?
— Через месяц.
Джангир позвонил.
— Приезжайте, — сказала ему тогда Софья Александровна. — Дома и потолкуем обо всем. Борис Иванович уже ходит понемногу.
Они сидели, пили чай, негромко разговаривали. Софья Александровна предупредила:
— Придет Борис Иванович — ни слова о войне. Вы понимаете?
Дверь раскрылась, и в комнату вошел Пророков. Он шел медленно, видно боясь сделать лишнее движение.
Художник с жадностью начал расспрашивать Джангира об институте, о новых фильмах.
Потом сказал:
— Все-таки надо ярче делать фильмы о борьбе за мир! Я был на войне, знаю, что такое война.
Запрет нарушился…
— Конечно, снимайте, — разрешил Пророков.
— Когда придете?
Съемочная группа давно была наготове. Взяты в руки тяжелые чемоданы — кофры с аппаратурой, осветительными приборами, кассетами, пленкой, и вскоре Джангир уже по-режиссерски руководил установкой света, работой оператора.
Бориса Ивановича снимали в его мастерской. В большой комнате, заставленной мольбертами и начатыми холстами, пачками картонных листов.
Он подошел к подрамнику. Белел на нем ослепительно чистый лист.
Пророков подумал, взял черный грифельный карандаш и резким жестом провел первую линию…
Тихо жужжала съемочная камера.
Борис Иванович отошел в сторону, осмотрел начатую работу. Потом сел на стул, одиноко стоящий у окна, и задумался.
Я смотрел этот последний кадр очень коротенького фильма (курсовая работа), и тяжелое предчувствие беды не оставляло меня.
Будто знал художник, что это последняя и единственная его киносъемка.
Будто прощался со всеми нами.
Золотой подмосковной осенью ехали мы с Джангиром в Абрамцево. Там жил Борис Иванович в теплое, время. В Абрамцевском музее-заповеднике хранится магнитная пленка с его голосом.
Заведующий фондами Алексей Иванович Петров пригласил нас в один из залов, принес магнитофон, достал две кассеты с пленкой.
Через секунду в гулком зале возник негромкий голос Пророкова:
— Я родился в 1911 году. Подумайте, в искусстве было создано уже все! Я, как и все дети, любил рисовать. Испытывал священный трепет к краскам. Но после, когда я уже писал этюды, когда учился в школе, мне в каком-то журнале попались репродукции с картин Менье.
Эти углекопы, шахтеры… Все свежо воспринималось… Потом гравюры, офорты, литографии, посвященные пролетариату. Позже я познакомился с сатирой. Мексиканские графики. Искусство сильное, мощное, революционное. И этот свежий ветер раздул мой парус в одном направлении.
Во время войны мы видели картины настолько страшные, что мне впервые в жизни было неприятно рисовать… У меня много сохранилось рисунков. Много утонуло, сгорело, пробито осколками, но много и осталось.
Я начинал серию портретов защитников героической Малой земли. И четыре портрета я отправил в Новороссийский музей… И сейчас хочу вернуться, потому что чувствую свой долг.
Не только перед погибшими, но и перед теми, кто живет, кто трудится сейчас, кто принес нам победу…
Я видел эти рисунки Бориса Ивановича. Лица людей, схваченные точными и резкими штрихами, полны энергии и движения, хотя и застыли на картоне. Видно, в короткие перерывы между боями на Малой рисовал художник этих воинов. Моряк-пехотинец, солдат в пилотке, девушка-санитарка…
Какова их судьба? Живы ли они сейчас? По каким дорогам провела их война?
Кассеты все вращались, и слышался чуть глуховатый голос Пророкова:
— Когда сзади стоял Микеланджело, было легче. Труднее, когда люди видят цветные фотографии, а киноаппаратура становится в руках некоторых… Я во время войны, в сорок втором году, на Северном Кавказе был в морской пехоте. Я тогда нашел у убитого фрица фотографию. На пороге хаты — фриц с другим солдатом.
Случайно в кадре — хозяйка хаты. Но у нее — выражение такой скорби, такой печали, что я не знаю, с чем это сравнить… Можно ли это нарисовать? Нет… И когда я показывал эту фотографию морским пехотинцам — так людей в дрожь бросало. Это был 1942 год.
И тогда в душу закралась мысль, что работать надо иначе…
Может быть, именно в то время и задумал Пророков знаменитую серию своих рисунков «Это не должно повториться!». Серию, принесшую ему мировую славу, за которую он был удостоен Ленинской премии.
— Эта серия вся построена на увиденном. Там нет ничего придуманного. Только то, что я зарисовал… Эта серия является как бы художественно-документальной. Здесь нет никаких домыслов. И писалась она в то сложное и тревожное время, когда угроза войны была реальной. Мне казалось, что напоминание эпизодов войны, которые я знал, зарисовывал, может послужить пропаганде мира.
Он говорил, видимо, сам захваченный тем, о чем размышлял. И голос Бориса Ивановича становился взволнованнее и громче:
— Любопытная вещь! Все выдающиеся художники современности — все коммунисты!.. Пикассо, Гуттузо, Сикейрос, Дейнека, Моор… Это очень, как мне кажется, факт знаменательный!.. — Он остановился, сделал паузу.
Он тоже был коммунистом и борцом.
Таким и останется для нас с тобой Борис Иванович Пророков, человек, не сломленный болезнью, воин, до последнего вздоха не оставивший боевого своего оружия.
Эту станцию ты, конечно, много раз проезжал. Исчезнет за склоном горы синее море, прогрохочет поезд в тоннелях и остановится у перрона, еле сдержав свой бег.
Тоннельной называется станция, а поселок — Верхнебаканским. Лежит он у перекрестка дорог. Едут отсюда в Анапу и Керчь, Новороссийск и Геленджик.
Есть возле станции улица Железнодорожная. И дом стоит один, он до войны там был. Жил в нем Валька Климентьев.
Ничем особенно вроде и не знаменита его жизнь.
В Тоннельную Климентьевы переехали из Новороссийска. Купили в поселке дом. Валя ходил в школу, что совсем неподалеку, минут пять, не больше, а если бегом — то и меньше. Школа тоже стоит сейчас, только пристроили к ней новый корпус.
Отец Валентина был хорошим фотографом. К тому же отлично играл на пианино и других музыкальных инструментах. Валя тоже пробовал подбирать кое-что одним пальцем.
Неплохо получалось.
А вообще он мечтал стать летчиком, подражая, наверное, брату Владимиру, который окончил летное училище. И Валька тоже тянулся туда.
Но потом в восьмом классе защеголял в тельняшке. Мечта, наверное, переменилась. В таком возрасте она часто меняется, совсем не удивительно. Сам знаешь.
Перед войной тяжело заболел отец. В больнице пролежал недолго…
С кладбища возвращались вечером. Валентин шел рядом с матерью, слегка поддерживал ее.
— Вот и стал ты единственным мужчиной в доме, — тихо сказала Евдокия Ивановна.
А мужчине шел шестнадцатый.
Только не он один вдруг повзрослел. Война началась…
Грохотали на западе бои, с тревогой вслушивались все в сводки Совинформбюро. Запыленные бойцы проходили через поселок, спешили в Новороссийск. Где-то сражался Валькин брат Володя. Потом письма перестали приходить. Тревогой наполнился Валькин дом. Места не находила мать. Как мог, Валька успокаивал ее:
— Чего ты. Просто не доходит почта.
А сам с беспокойством ждал прихода почтальона.
Каждый день прилетал фашист, бомбил поселок. А по ночам небо на западе так и полыхало. Новороссийск горел…
Источник: https://profilib.org/chtenie/144840/konstantin-podyma-nam-podnimatsya-pervymi-6.php
Сочинение по картине В. Е. Маковского “Две матери. Мать приёмная и родная”
Владимир Егорович Маковский (1846-1920) родился в семье с богатыми культурными традициями. Его отец, Е. И. Маковский, был одним из основателей знаменитого Училища живописи, ваяния и зодчества в Москве, из которого вышло немало выдающихся мастеров искусства.
В родительском доме часто собирались люди, уже тогда прославившиеся своим вкладом в искусство — композитор М. И. Глинка, писатель Н. В. Гоголь, актёр М. С. Щепкин, художники К. П. Брюллов, В. А. Тропинин и другие. Мать Владимира Егоровича музицировала и пела.
Так что неудивительно, что дети, выросшие в атмосфере искусства — кроме Владимира, в семье было ещё два сына и две дочери — тоже со временем стали творческими людьми. Все трое братьев стали художниками, а их младшая сестра Мария — певицей. Сам Владимир Егорович тоже имел красивый голос, унаследованный от матери, играл на гитаре и скрипке.
Мальчик рано увлёкся рисованием, и этот интерес впоследствии перерос в дело всей жизни.
Первые уроки рисования Владимиру Маковскому преподал известный художник В. А. Тропинин. У него Маковский учился и позже, став студентом Училища живописи, ваяния и зодчества. Это учебное заведение молодой человек закончил с серебряной медалью.
В своём творчестве Маковский значительное место отводил обычным людям. Сюжеты для картин художник чаще всего брал из жизни, выбирая такие моменты, когда наиболее ярко раскрывались
характеры и взаимоотношения людей. Когда в 1873 г. за картину “Любители Соловьёв” Маковский получил звание академика, и картина экспонировалась на Всемирной выставке в Вене, писатель Ф. М. Достоевский охарактеризовал её следующим образом: “… в этих маленьких картинках, по-моему, есть даже любовь к человечеству, не только к русскому в особенности, но даже и вообще”.
Маковский был деятельным участником и даже избирался членом правления Товарищества передвижных художественных выставок, которые организовывались, чтобы искусство стало доступно широким народным массам.
Преподавал в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве, затем в Академии художеств в Петербурге, а впоследствии стал её ректором. Создал несколько эскизов для росписи Храма Христа Спасителя в Москве. Среди учеников В. Е.
Маковского — художники А. Е. Архипов, В. Н. Бакшеев, Е. М. Чепцов.
Как и большинство работ Маковского, картина “Мать приёмная и родная” написана по реальным событиям. Картину приобрёл самарский купец Шихобалов, меценат и друг Маковского.
Некоторое время полотно находилось в коллекции Шихобалова, а после революции 1917 г. эта коллекция поступила в фонд Самарского городского музея.
Сейчас это Самарский художественный музей, картина по-прежнему находится там.
Сам автор картины рассказывал Шихобалову, что событие, запечатлённое на картине, имело место в семье его знакомого художника. Эта семья когда-то усыновила мальчика, сына простой крестьянки, и воспитывала его как своего собственного сына. Но однажды явилась родная мать ребёнка и предъявила свои права на сына.
На картине эмоционально запечатлён момент, когда появляется эта женщина. Семья как раз сидела за столом. Сервировка, интерьер комнаты, одежда членов семьи недвусмысленно свидетельствует о материальном достатке. Стол накрыт белой скатертью, на нём расставлена дорогая посуда. На окнах — лёгкие белые занавески и тяжёлые драпировки от потолка до пола.
Одна из стен, за спиной пришедшей крестьянки, увешана картинами. Приёмные родители мальчика нарядно одеты: отец — в тёмном костюме, мать — в белом платье с большим воротником, отделанным пышной оборкой.
Кроме приёмных родителей, мальчика и его родной матери, в глубине комнаты изображена ещё пожилая женщина в белом чепце и светлом платье, поверх которого накинута большая чёрная шаль — вероятно, это няня ребёнка.
Художник живо изобразил потрясение, которое испытывают приёмная мать и няня, да и сам ребёнок. Няня всплеснула руками, приёмная мать судорожно прижимает к себе ребёнка.
И сам мальчик, судя по тому, как он прижался к приёмной матери и недоверчиво, боязливо смотрит на родную мать, явно не горит желанием покинуть дом, который привык считать своим. И тут дело не только в достатке, хотя очевидно, конечно, что мальчика хорошо кормят и одевают.
У стола стоит плетёное кресло с салфеткой — по-видимому, это обычно место мальчика за столом. Наверное, у него есть и своя комната, и игрушки, каких крестьянские дети даже не видели. Но главное — мальчика здесь любят, он стал родным для этих людей, которые заботятся о нем. И он привык к ним и полюбил их, считал своими родителями.
Неизвестно, помнит ли он свою родную мать; судя по тому, как он прильнул к приёмной матери, вряд ли, эта женщина, внезапно появившаяся в доме, для него просто чужая тётя, непонятно почему она хочет забрать его и увести неведомо куда.
Крестьянка, родная мать ребёнка, похоже, не испытывает особого смущения оттого, что она ворвалась в чужой дом, когда-то оставила сына, а теперь, по сути, вторгается в его счастливую жизнь, грубо ломает её. Неизвестно, что побудило её прийти за ребёнком. Её лицо не выражает каких-то чувств к сыну — только напор и уверенность в том, что она вправе забрать его.
Противовесом смятению приёмной матери и самого ребёнка служит непоколебимость отца. Он курит сигару, спокойно глядя на ворвавшуюся в его дом женщину. Он не собирается уступать ей. Вероятно, он намеревается предложить ей деньги, чтобы она больше не беспокоила его семью. Она и за мальчиком пришла, возможно, в расчёте, что теперь, когда он подрос, станет работать для неё.
Одета родная мать мальчика небогато. На ней тёмная верхняя одежда, из-под которой виден подол коричневой юбки и пёстрый полосатый длинный передник, какие носили крестьянки. На голове повязан красный платок. В одной руке женщина держит небольшой мешок с вещами, в другой — бумагу, по-видимому, документ, подтверждающий её право на ребёнка.
Можно предположить, как события развернутся дальше. Ребёнок останется в семье, крестьянка, которая его оставила, возьмёт деньги, предложенные приёмным отцом, и уйдёт. Но мир и покой людей, живущих в этом доме, всё равно разрушен.
Женщина, воспитавшая ребёнка, привыкла считать его своим, ей страшно при мысли, что его заберут у неё. Ребёнок, возможно, даже не подозревал, что папа и мама ему не родные.
Сколько времени пройдёт, прежде чем уляжется душевная буря, вызванная появлением чужой тёти, называющей себя его матерью?
Нельзя не признать, что художник мастерски показал глубинные переживания людей, которых запечатлел в драматический для них момент.
Глоссарий:
– сочинение по картине маковского две матери
– описание картины в маковский две матери приемная мать и родная
– маковский две матери описание картины
– Две матери изложение
– маковский две матери
Источник: http://ege-essay.ru/sochinenie-po-kartine-v-e-makovskogo-dve-materi-mat-priyomnaya-i-rodnaya/
История любви в картинах: Илья Репин и Наталья Нордман
Её недолюбливали биографы Репина и не выносили многие из его друзей. О её эксцентричном образе жизни трубили все столичные «желтые» газеты. «Наталье Борисовне и в голову не приходило, что она наносит ущерб имени Репина», — деликатно писал Корней Чуковский.
А философ Василий Розанов, называвший Наталью Нордман «женщина-пылесос», прямо говорил: «Эта женщина поглотила Репина целиком».Артхив: читайте нас в Телеграме и смотрите в Инстаграме.Наталья Нордман родилась в русско-шведской семье (её отец был шведский адмирал, а мать — русская дворянка), а себя назвала «свободной финляндкой».
Впрочем, повести, пьесы и публицистику она писала по-русски, так что и псевдоним себе взяла соответствующий — «Северова».Знакомство Репина и Нордман началось с курьёза. Наталья Борисовна попала в мастерскую художника вместе со своей подругой, известной меценаткой княгиней Тенишевой.
Репин много и охотно писал Тенишеву, пока их не рассорили обстоятельства. Но вначале между художником и моделью царила идиллия: Тенишева, по настроению, могла завалить мастерскую букетами цветов, а на сеансы приезжала с несколькими коробками платьев — пусть Илья Ефимович сам выберет, какое больше подходит по колориту.
К причудам Тенишевой Репин привык, а на явившуюся с ней компаньонку вначале не обратил особого внимания, но через несколько минут, видя, что незнакомка скучает, предложил ей почитать стихи поэта Константина Фофанова, которого очень ценил.
Нордман демонстративно уселась спиной к мольберту, будто ей совсем неинтересно, что там пишет Репин, и начала громко читать патетические строчки с издевательски-комическими интонациями. Репина такое паясничанье покоробило, и он поспешил распрощаться с дамами.
«Дорогая Мария Клавдиевна, — писал Репин Тенишевой на следующий день. — Портрет ваш не закончен. Нам нужно повторить сеанс. Я буду очень рад вас видеть, но чтобы это больше никогда не переступало порога моего дома».
Уже в парижской эмиграции Тенишева напишет «Впечатления моей жизни», из которых неожиданно выяснится (как это часто случается с мемуарами), что не такими уж они с Нордман были и подругами. И более того — что в Наталье Борисовне изначально угадывались циничность и порочность:
«Однажды я познакомилась с адмиральшей Нордман, гостившей с дочерью.
Адмиральша оказалась страстной картежницей и очень подходила к типу „благородных“ старух с пенсией… Дочь ее Нелли, или Наташа, на весь этот вечер была предоставлена мне. Это была топорная и очень развязная барышня лет шестнадцати-семнадцати, в коротком платье, игравшая в избалованного ребенка.
Глаза ее, далеко не наивные, толстые чувственные губы не вязались с напускным ребячеством. Чувствовалась в этой неестественной девушке порочность, недостаток нравственных устоев… Но самой отталкивающей чертой ее был цинизм, редкий в молодом существе. Этого я никогда не могла ни переварить, ни привыкнуть к нему, меня он коробил и возмущал до глубины души.
Например: она привезла мне портрет своего покойного отца, прося его сохранить. Я повесила его над дверью в столовой. Сидя однажды за обедом, лицом к портрету, она долго смотрела на него и сказала: „Ты думаешь, что я украла у матери этот портрет потому, что очень любила отца?.. Мне просто хотелось позлить мать“. Вообще у нее не было ничего святого.
Она могла легко оплевать то, пред чем незадолго до того преклонялась».
Впрочем, дальше Тенишева так самодовольно бранит репинские «неискренность, льстивость и жадность», да и её портреты, сообщает, выходили у художника один хуже другого — не «Юнона», как подхалимски говаривал Репин, а «чистая карикатура», что не стоит и её характеристику Нордман принимать слишком всерьёз.
Репин явно смотрел на Наталью Борисовну иначе.
Всего лишь год спустя, в 1899-м, художник приобрёл для женщины, которая так взбесила его при первой встрече, что он даже имени её не хотел называть, два гектара земли в дачном поселке Куоккала на берегу Финского залива и начал перестраивать для неё дом.
Они с Натальей Борисовной назовут его римским словом «Пенаты» — по имени богинь-покровительниц домашнего очага. В этой усадьбе Репин и Нордман проживут вместе 15 лет, она станет центром притяжения для литераторов, художников, артистов и многочисленной московской и петербургской интеллигенции.
Репину в это время уже 55, его новая спутница на 19 лет моложе.
Источник: https://artchive.ru/publications/2809~Istorija_ljubvi_v_kartinakh_Ilja_Repin_i_Natalja_Nordman
Образ солдатских матерей в изобразительном искусстве — «матери отчизны»
11.11.2015
И нет в истории России и других стран такого прецедента, когда так же как во время Великой Отечественной войны ринулись в окопы, под шквальный огонь противника, женщины – жены, матери и даже девочки, в 1941 году выбравшие фронт, и эта фронтовая жизнь была подвигом. И именно женщины на фронте оставались хранительницами милосердия и бескорыстия.
Безвинные жертвы, безутешные слезы вдов и матерей после казни близких, после вывоза детей в Германию эшелонами для рабских работ. Неукротимый праведный гнев оставляли фашисты за своей спиной, пробиваясь на восток через встречавшие их огнем леса, болота и степи, все это была война.
Беглые зарисовки талантливых художников на фронтах, за линией фронта (в партизанских районах) и при выездах в тыл страны давали им ни с чем несравнимую по глубине и правдивости основу для создания в ближайшие годы живописных полотен.
Образы, созданные художником Б. Пророковым скульптурны, объемны, почти осязаемы. Его несокрушимая «Мать» – величественный образ мадонны времен Отечественной войны.
Одним из таких произведений является драматически напряженная картина «Прощание» бывшего ополченца А.А. Мыльникова. Невозможно забыть лицо матери, провожающей сына в бой. Их будоражащие силуэты, их фигуры, их чувства – как отзвук происходящего в миллионах семей, когда родные уходили в огонь войны, навстречу врагу.
Каждая деталь здесь емка, реальна, символична, как и все происходящее. Сопоставление дальних обобщенных планов с этими деталями подчеркивает значимость общего, ситуации и отдельного, с главенством облика старой женщины как воплощенной духовности, нравственности.
Глубина ее образа соотнесена с глубиной ее чувства в наполненном войною жестоком мире. Облик матери дан на такой драматической ноте, что она будто олицетворяет боль и подвиг всех матерей. М. А. Дудин, защитник полуострова Ханко, писал: «Перед этой картиной можно плакать о величии подвига, воссиявшего над бездонной пропастью материнского горя.
Эта картина – песня мужеству и благородству, вздох удивления, слеза восторга и скорбь памяти одновременно».
Возможно, именно такие слова говорили все матери, провожая на фронт своих детей: «Сын мой! Ты солдат отныне, ты не только мой маленький родной мальчик.
Став солдатом, ты стал мужчиной, воином и помни, ты принадлежишь не только мне – ты принадлежишь матери родине.
Оправдай же ее доверие! Я хочу гордиться тобой, сын мой! Высоко держи солдатскую честь!» Об этом написаны картины художников А.Е. Алексеева «Проводы, 1941», В. Гаврилова «За родную землю».
Прощание с близкими во второй половине войны было куда тяжелее, чем в июне сорок первого года, когда считали, что война завершится за месяц-два, притом, «малой кровью», а патриотический душевный подъем был так велик, что и жены — мужей, и родители — детей, и невесты — возлюбленных не могли представить, при всей горечи разлуки их не ушедшими бить врага.
Много картин о женщинах-партизанках, матерях принадлежит художнику Михаилу Савицкому, юношей-красноармейцем взятому немцами в плен, прошедшему Бухенвальд, Дюссельдорф, Дахау, участвовавшему в движении Сопротивления, приговоренному к смерти за побег, но освобожденному Красной Армией.
Именно ему, увидевшему по возвращении, каким разрушениям подверглась Родина, какие жертвы она понесла, какие издевательства испытала, удалось написать картины «Партизаны», «Витебские ворота», «Казнь», «Партизанская мадонна» и многие другие, каждая из которых – образный, проникнутый гуманизмом, протестом против бесчеловечности, рассказ о стойкости его народа, о мужестве женщин. В картине М. Савицкого «Партизанская мадонна» виден логический подход к композиции произведения, что способствует его высокому эмоциональному восприятию. Скромная крестьянка, кормящая младенца, – центр картины и центр вселенной. Остальная жизнь вокруг нее. Конные и пешие партизаны, винтовки в козлах, золотые волны несжатой пшеницы – все это как бы символы жизни и вооруженной борьбы за жизнь.
Кисти талантливого московского живописца Гелия Коржева принадлежит широко известный цикл «Опаленные огнем войны» (1962–1967). Наиболее последовательное выражение темы приемом «крупных планов» он нашел в таких холстах как «Мать», «Проводы».
В картине «Мать» он почти скрупулезно выписывает морщины, вздувшиеся вены, синяки и кровоподтеки на лице и руках пожилой женщины, испытавшей тяготы и ужасы войны. Картина талантлива, и забыть ее трудно.
Непреклонная готовность к смерти ради миллионов жизней в России, стремление не показать себя слабым или согнувшимся перед врагом. Одну из таких трагичных сцен раскрывает картина Г. Коржева «Заслон». Проявление подвига женщиной начиналось с преодоления тяжести материнского расставания со своими детьми.
Несмотря на то, что эти простые, славные люди, ставшие заложниками палачей, осознают, что настали для них предсмертные минуты. Без дрожи в ногах они стоят на израненной, обожженной, своей земле. Гордая осанка, твердый взгляд, сложенные руки тружеников.
И какими пигмеями кажутся их истязатели, обладающие силой и властью, но смотрящие из траншеи, прячась за юбками обреченных женщин. Для прикрытия своих автоматчиков, фашистские изверги применяли заслоны из мирных жителей в оккупированных деревнях.
Их ставили перед окопами, гнали перед боевыми порядками, понимая, что русские солдаты не будут стрелять по ним. Старик-интеллигент, по-видимому, сельский учитель или врач, босоногая крестьянка с девочкой-ребенком на руках, инвалид с костылем, женщина с узелком в руке поставлены на бруствер окопа перед атакой. Они, как и героиня картины С.В. Герасимова «Мать партизана», не согнулись в мольбе или панике.
Об этом рассказывают многие художественные произведения. Среди них картины художников Ю.П. Кугач «Летом. 1941 год», В. Жемерикин «У родного порога», А.А. Плитчин «Дорогами войны», Ю.М. Непринцев «Декабрь 1941 года».
Убедителен и интересен триптих М.Самсонова «Русские женщины». Эта работа так глубока и оригинальна в своем философском, социальном, духовно-нравственном и психологическом подтексте, что может быть поставлена в один ряд со знаменитым стихотворением К.
Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…», картина Самсонова «Мать», поражает своей психологической глубиной.
Это – признак высокого мастерства и умения художника создать глубокие образы воинов партизанского отряда, где все солдаты – и дети, и женщины, объединены общей верой в победу.
Молодой художник Н.С. Присекин в своем творчестве обращался к поиску пути в развитии героической темы. Одной из первых самостоятельных его работ была картина «Отомсти, сынок». Среди работ художника особое место занимает картина «Балтийские атланты». В картине небольшой военный корабль стоит на якоре в пятнадцати-двадцати метрах от берега.
Ближе подойти нельзя, а времени – считанные минуты: надо также незаметно для противника и уйти по направлению к материку, приняв на борт женщин и детей, тяжело раненных воинов, эвакуируемых с острова. И вот один за другим солдаты вошли по пояс в ледяную воду.
Словно мифические атланты, некогда поддерживавшие небо, они подставили свои сильные руки, могучие плечи и спины под съемные мостки, образовав тем самым переход с берега на корабль. Пользуясь этими импровизированными мостками, переносят по ним на наших глазах тяжело раненных воинов, идут вслед за ними женщины и дети, испытавшие все ужасы войны.
Вот остановилась на какое-то мгновение одна из матерей. В ее прощальном взгляде – и муки пережитого, и благодарность тем, кто телами своими прокладывает путь к их спасению, и материнское благословение на новые ратные подвиги. Героический пафос некоторых из картин у него доведен до высокого символического звучания.
Глубоким драматическим накалом отмечены и такие его рисунки, как «Горе матери», «Возвращение», «Расстрел Лизы Чайкиной».
Делили матери со своим народом беду. Таили крик в душе и молились за оставшихся в живых. Сколько таких обезумевших от горя, от зыбкой надежды и безнадежности матерей обращались к силам земным и небесным, молили, заклинали землю и небо спасти и сохранить их детей.
Призыв «Все для фронта, все для Победы!» был воспринят народом буквально. Силы и средства, которыми располагало народное хозяйство, предприятия, совхозы, колхозы, даже семьи, отдавали все на нужды фронта. В немыслимо короткие сроки перемещались на восток крупные заводы.
Ликвидировались все производства, энергетические, транспортные мощности, сырьевые базы на территориях, занимаемых оккупантами. Страна работала без выходных. Мужчин, ушедших на фронт, заменяли у станков и в поле подростки и женщины. Они вместе со стариками и инвалидами взяли на плечи все гигантское хозяйство Отчизны.
Именно они – женщины, дети, старики, инвалиды и та сравнительно небольшая часть рабочих узкой профессии и специалистов, «забронированных» от призыва для производства, – сумели обеспечить снабжение армии и флота техникой, вооружением, боеприпасами, продовольствием.
Заслуженное восхищение героизмом женщин, преклонение перед их куда более тяжким, чем для мужчины, ратным трудом, нравственная боль за их судьбу и побудили художников посвятить им немало прекрасных произведений, в том числе теме женщины-матери. Об этой военной судьбе напоминает нам картины А.А. Жабского «Хлеб войны. 1943 год», А.Г.
Еремина «Материнские думы», Е.Н. Широкова «Хлеб – фронту», В.И. Белов в картине «Подарок сыну», В.А. Громыко «Яблоки урожая 1941 года».
Художник Борис Немейский вспоминал: «Принимать заботу матерей было так же просто и естественно, как дышать воздухом. Ни один фронтовой рисунок не был мной сделан на эту тему. Зачем рисовать воздух? Ведь он всегда с тобой, его не замечаешь…
А когда фронт ушел за рубежи страны, родилось желание написать картину о наших женщинах-матерях. Написать об их чувствах. Написать о своих чувствах к ним. Написать о солдатах и матерях. Обо всех матерях. И о своей, которая дороже всех». Художник Б.М.
Немейский посвятил картину «Мать» солдатским матерям.
После войны прошло много лет. Но до сих пор в душе живет чувство благодарности к простым женщинам, согревавшим материнской лаской, женщинам, чье горе и чьи заслуги перед Родиной не могут быть ни измерены, ни вознаграждены.
Святые слезы матерей, кто способен их осушить, кто способен искупить вину мира перед сердцем матерей!.. Художник Ф.С. Богородский в картине «Слава павшим героям» изобразил женщину – мать, склонившуюся над своим погибшим сыном.
Трагичность и безысходность на лице этой женщины берут за душу.
Бывает горе личное, у этих женщин оно – общее. Об этом живописный холст украинской художницы Т. Голембиевской «Бессмертие». У белого обелиска, увенчанного золотой звездой, сооруженного в честь тех, кто погиб на войне, собрались односельчане.
Закрепленные на вершине обелиска, словно боевые знамена, развеваются на ветру белоснежные рушники, расшитые ярким украинским узором. Память о тех, кто когда-то грудью своей заслонил любимую Родину.
В этот праздничный солнечный день пришли почтить погибших представители нескольких поколений: их вдовы, друзья, дети и внуки. На их грустных лицах глубокие морщины, белее снега седины – следы пережитого, следы минувшей войны, горького одиночества.
Счастье их семейное только зарождалось и оборвалось сразу и навсегда в один день 22 июня 1941 года. Ушли их молодые мужья защищать свободу и честь Отечества и не вернулись. Их – этих женщин на селе, называют солдатскими вдовами. Именно об этом картина В. Пензова «Память».
Все эти картины, рисунки, гравюры объединены силой художественного проникновения в историческую суть событий, жизненной правдой в отображении не только их самих, но богатой гаммы чувств персонажей, эмоционального напряжения, отваги, энергии советских воинов, матерей, жен, их воистину русского характера.
Источник: http://matery.ru/disput-gostinaya/obraz-soldatskikh-materey-v-izobrazitelnom-iskusst/
Серебрякова Зинаида Евгеньевна (1884 — 1967)
Зинаида Лансере, по мужу Серебрякова, родилась под Харьковом. Ей было суждено родить четверых детей, овдоветь, сменить Харьков нв Петроград, а потом и на Париж и там успокоиться на кладбище Сен-Женевьев- де-Буа.
Она родилась и выросла в семье, где не одно поколение поклонялось искусству. Прапрадед Катерино Кавос — родом из Италии, музыкант , автор опер, симфоний; прадед, Альберт Кавос — архитектор; родной дед — Николай Бенуа — зодчий, академик. Отец Зинаиды — известный скульптор Николай Лансере.
После смерти отца Зина жила у деда, Николая Бенуа, где царила творческая атмосфера, а духом искусства пронизана сама обстановка дома. Столовую украшали картины, написанные ее матерью, ученицей Академии художеств. В комнатах стояла антикварная мебель работы старинных мастеров. В доме собирались известные люди: Бакст, Сомов, Дягилев и другие.
Сама Зина с детства любила рисовать. Она нигде основательно не училась рисованию: всего два месяца в частной школе рисования под руководством И.Репина, два года занималась в мастерской О.Э.Браза. Но она так умела учиться, впитывать в себя все полезное и уже в 17 лет легко научилась работать акварелью в два-три цвета, добиваться чистоты и красоты тона.
По состоянию здоровья в 1901 году ее увезли в Италию, где она увлеченно и много рисовала горные пейзажи с богатой растительностью, море с прибрежными камнями, узкие, залитые солнцем улицы, дома, интерьеры комнат.
В 1905 году Зина вышла замуж за инженера-путейца Серебрякова и отправилась с ним в свадебное путешествие в Париж. Там она поступила в школу-мастерскую, где упорно занималась, подражала импрессионистам. Но кроме улиц и домов Парижа ее интересовал быт крестьян, зарисовывала скот, телеги, сараи.
Вернувшись в Москву, Зинаида много пишет, особенно любит писать портреты. В журналах о ней стали говорить, что у нее «большой, красочный темперамент». Она стала выставляться среди уже известных живописцев, и ее заметили. Позже А.Бенуа так писал о выставке работ Серебряковой:» …она одарила русскую публику таким прекрасным даром, такой «улыбкой во весь рот», что нельзя ее не благодарить…»
В картинах Серебряковой были отмечены полная непосредственность и простота, истинный художественный темперамент, что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное. Все ее работы поражают жизненностью, прирожденным мастерством. И деревенские парни, и студенты, и комнаты, и поля — все у Серебряковой выходит ярким, живущим своей жизнью и милым.
Перед первой мировой войной художница побывала в Италии, в Швейцарии, где написала множество пейзажей. Вернулась домой летом 1914 года, где ее встретили хмурые и растерянные мужские лица, причитающие солдаты и ревущие девки.
В 1916 году Александру Бенуа предложили роспись Казанского вокзала в Москве, тогда он привлек к работе признанных мастеров — Мстислава Добужинского, Бориса Кустодиева и среди этих избранных оказалась и Зинаида Евгеньевна Серебрякова.
В 1918 году имение Нескучное, где жили Серебряковы, сгорело. Семья переехала в Харьков. Борис Анатольевич, муж Зинаиды, в 1919 году заразился сыпным тифом и умер.
Серебряковы жили скудно, иногда на грани нищеты. Художница была вынуждена подрабатывать на рисовании наглядных пособий. Тянулась безрадостная жизнь. Тогда Серебряковы переехали в Петербург, поселились в пустующую квартиру деда Н.Л.Бенуа. Хоть как-то прожить, художница поступает на службу в мастерскую наглядных пособий за нищенское жалованье.
А тем временем в 1924 году в Америке была выставка Серебряковой, на которой было продано около 150 картин. По тем временем это были очень большие деньги, особенно в разрушенной Стране Советов. Поселившийся В Париже с семьей Александр Бенуа звал их к ним.
Тем более, что ей поступил заказ на панно из Парижа. Что сделает мать четверых детей, живущих в «невыездном» Советском Союзе? Оставит их и метнется во Францию? Или все-таки останется с ними? На руках кроме детей у Серебряковой еще больная мать.
Средств к существованию — ноль.
Серебрякова решила ехать. Биографы утверждают:»Впоследствии она раскаялась и хотела вернуться в Россию, пусть даже в СССР. Но это ей не удалось.» Но почему не удалось? Или все-таки не хотелось? Например, Марине Цветаевой это удалось. Зинаиде Серебряковой — нет.
Хотя к ней, во Францию, приезжал старший брат, Евгений Лансере, советский профессор. Он работал в Тбилиси и был командирован в Париж решением Наркомпроса Грузии.
Двоих детей удалось-таки отправить к ней во Францию, еще двое остались в России — Серебрякова увидится с одной из дочерей лишь через 36 лет, во время хрущевской оттепели.
Франция не принесла Серебряковой счастья. Денег было мало, жила почти нищей жизнью. Детям отсылала копейки. И очень раскаивалась в своем решении уехать из России. И творчество периода эмиграции было не таким ярким, брызжущим красками, темпераментом. Все лучшее осталось дома.
Источник: http://cvetamira.ru/serebryakova-zinaida-evgenevna-1884-1967
Загрузка...
